Бесконечный поток низкопробной изопродукции с ее вызывающей яркостью быстро
тускнеющих ингредиентов, помимо прямого, коммерческого, во все времена имеет еще и побочное действие: мешает заметить и распознать настоящие ценности. Каковые бывают подчас и совсем неприметных расцветок.
Не исключено, что именно так и случилось с экспозицией живописи Николая Тужилина. Однако ажиотажа отнюдь не возникало: никто не звонил в редакцию, ссылаясь на заинтересованность неких влиятельных лиц, либо на мнение неких авторитетов, стяжавших известность на ниве былой и нынешней конъюнктуры.
У самого же Тужилина подобной известности нет. Фамилия этого немолодого художника
никогда не входила в обойму имен, почти обязательных для употребления журналистами, за ним не было шлейфа сомнительных слухов, а его произведения, если и попадали на выставки, оставались в тени куда более сильного блеска порой откровенно спекулятивных изделий. К тому же художник и сам не был вхож в те тусовки официозного или, напротив, как бы подпольного толка, которые обыкновенно раздают своим завсегдатаям некие блага. Тужилина, видимо, все эти блага вообще не волнуют он занят другим. Он целиком занят живописью.
И вот - эта выставка в галерее «На Солянке» (к слову сказать, отнюдь не коммерческого, но муниципального подчинения). Посетителей - минимум. Но выставка - как потрясение. Как одно из существенных, емких художественных откровений последнего времени.
В основном мастер пишет пейзажи - как говорится, с людьми. Это Россия. Однако без тени экзотики, без сувенирного в экспортном исполнении русофильства с церковками, тройками и хороводами. Без намека на русофильство для внутренних, преимущественно политических надобностей - с лаптями, бравыми удальцами с непорочными девами в ностальгически томных кокошниках. Без туристских красот и реверансов «простому народу». Без надрыва по части глубокомысленного бичевания и пороков. Без пионерской патетики и без измывательства над советской эпохой. И без академизма -какого бы не было.
Из всех мыслимых и немыслимых правил Тужилин оставил себе только те, что относятся к двум очень близким, но все-таки разным понятиям - Искусству и Живописи.
Как живописец он беспощаден к малейшей неточности, фальши недоговоренности цвета, к любым, даже невозможным изменам врожденному (или воспитанному за десятилетия непрерывного тренинга) чувству гармонии. Ради этого в жертву приносится все, включая и личный успех. Ради этого рушатся, скажем, все правила наложения краски на холст, и полотна стократ переписанные, становятся матовыми и неказистыми, обретают тяжелый, почти осязаемый вес. Ради того же из них исчезают изящество линий и форм, прихотливость мазка и все прочие признаки внешнего артистизма. Наконец, эти гармонии, на самом то деле изысканно-мудро построенные, получаются очень неяркими, бесконечно далекими от того многоцветия, которое сыплет на нас агрессивная полиграфия рекламы или навязчивый свет телевизора. Однако безумно красивыми для человека, способного видеть вокруг и что-то еще, кроме этих последних. Пронзительно нашими, здешними.
Как художник Тужилин ведет разговор о России, какую мы знаем. Которую мы ненавидим и любим. Любим той настоящей любовью, которой нет дела - «за что». В которой живем, проклиная и дурость, и грязь непролазный , и беспросветную лень, и нелепое, самоубийственное воровство повсеместное, и повальное пьянство - проклиная, однако отнюдь не желая жить как-то еще. Или даже желая и уезжая куда-то совсем, навсегда, по почему- то всегда возвращаясь. Или хотя бы мечтая вернуться.
А впрочем, у большинства героев тужилинских эти проблемы не возникают. Да, да -героев, хотя мастер чаще всего пишет просто пейзаж. Hо, во-первых, пейзаж этот чаще всего заселен такими же невальяжными, непрезентабельными персонажами, как и кособокие по большинству наши жилища (городские ли, сельские, но совсем не такие, что стоят где нибудь на Ривьере), как наш неуютный, неласковый климат. А, во-вторых, что, наверное, главное- этот этот пейзаж увиден глазами реальных , невымышленных соотечественников. Живущих и страдающих здесь и сейчас без всякого пафоса и героизма, а просто по воле судьбы несущих свое родовое, подчас непосильное бремя - быть россиянином.
Это реализм. Выражение боли, растворенной в неотвратимой любви. Сострадание ближнему как восхождение к гармонии. И утверждение гармонии как умеющий язык сострадания.
Реализм… это вовсе не то, на чем ныне «делают имя». Само это слово в сегодняшнем лексиконе художественном почти неприличное. И ведь есть отчего. Этим словом поныне, как неким щитом, прикрывается пошлость, его же используют как упаковку бездарной, бездушной продукции для тех невежд, которым важнее всего чтобы было «точь-в-точь» нарисовано. Это же слово всегда выступало и выступает еще кое-где официальным наименованием всех известных тоталитарных искусств.
Вместе с тем реализм сплошь и рядом преподносится как магистраль. Как аналог широкой и прямолинейной дороги. На которой любому художнику гарантированные и стопроцентная верность великим традициям, и понимание общества - стоит лишь следовать правилам, давно уже ставшими учетными, школьными нормами.
Но ведь это неправда! Реализм - удел избранных. Это вовсе не сумма каких-либо правил, не внешние признаки - это особенный способ мыслить чувствовать и выражать это в творчестве. Это судьба. Как правило, из самых трудных и неблагодарных в искусстве. Однако из тех, что даются лишь людям, которые чаще всего остаются в истории. Их просто не может быть много, они просто не могут быть оценены в узких граница «магистральных» широких потоков. И известность для них - не реклама, но проходящая исподволь и поименно, поединично признание.
А еще реализм - это как барометр. Если время рождает хотя бы одного иди двух реалистов в подлитом смысле этого слова, значит, оно, как и прежде, открыто для постижения искусством, значит, искусство во всех своих формах имеет свое оправдание. И ленно эта жизнеспособность искусства вообще, возможно, и стала тем главным и сразу понятным, что открывалось на маленькой выставке, которая тихо и незаметно прошла в октябре.
Непонятно другое: как сумел этот автор, о котором по-прежнему, кроме работ и фамилии, ничего не известно, написать, например, то осеннее желтое, поразительно русское поле, где неведомым способом, без единой детали и вопреки всяким правилам отразились едва ли не все наши боли сегодняшние?
тускнеющих ингредиентов, помимо прямого, коммерческого, во все времена имеет еще и побочное действие: мешает заметить и распознать настоящие ценности. Каковые бывают подчас и совсем неприметных расцветок.
Не исключено, что именно так и случилось с экспозицией живописи Николая Тужилина. Однако ажиотажа отнюдь не возникало: никто не звонил в редакцию, ссылаясь на заинтересованность неких влиятельных лиц, либо на мнение неких авторитетов, стяжавших известность на ниве былой и нынешней конъюнктуры.
У самого же Тужилина подобной известности нет. Фамилия этого немолодого художника
никогда не входила в обойму имен, почти обязательных для употребления журналистами, за ним не было шлейфа сомнительных слухов, а его произведения, если и попадали на выставки, оставались в тени куда более сильного блеска порой откровенно спекулятивных изделий. К тому же художник и сам не был вхож в те тусовки официозного или, напротив, как бы подпольного толка, которые обыкновенно раздают своим завсегдатаям некие блага. Тужилина, видимо, все эти блага вообще не волнуют он занят другим. Он целиком занят живописью.
И вот - эта выставка в галерее «На Солянке» (к слову сказать, отнюдь не коммерческого, но муниципального подчинения). Посетителей - минимум. Но выставка - как потрясение. Как одно из существенных, емких художественных откровений последнего времени.
В основном мастер пишет пейзажи - как говорится, с людьми. Это Россия. Однако без тени экзотики, без сувенирного в экспортном исполнении русофильства с церковками, тройками и хороводами. Без намека на русофильство для внутренних, преимущественно политических надобностей - с лаптями, бравыми удальцами с непорочными девами в ностальгически томных кокошниках. Без туристских красот и реверансов «простому народу». Без надрыва по части глубокомысленного бичевания и пороков. Без пионерской патетики и без измывательства над советской эпохой. И без академизма -какого бы не было.
Из всех мыслимых и немыслимых правил Тужилин оставил себе только те, что относятся к двум очень близким, но все-таки разным понятиям - Искусству и Живописи.
Как живописец он беспощаден к малейшей неточности, фальши недоговоренности цвета, к любым, даже невозможным изменам врожденному (или воспитанному за десятилетия непрерывного тренинга) чувству гармонии. Ради этого в жертву приносится все, включая и личный успех. Ради этого рушатся, скажем, все правила наложения краски на холст, и полотна стократ переписанные, становятся матовыми и неказистыми, обретают тяжелый, почти осязаемый вес. Ради того же из них исчезают изящество линий и форм, прихотливость мазка и все прочие признаки внешнего артистизма. Наконец, эти гармонии, на самом то деле изысканно-мудро построенные, получаются очень неяркими, бесконечно далекими от того многоцветия, которое сыплет на нас агрессивная полиграфия рекламы или навязчивый свет телевизора. Однако безумно красивыми для человека, способного видеть вокруг и что-то еще, кроме этих последних. Пронзительно нашими, здешними.
Как художник Тужилин ведет разговор о России, какую мы знаем. Которую мы ненавидим и любим. Любим той настоящей любовью, которой нет дела - «за что». В которой живем, проклиная и дурость, и грязь непролазный , и беспросветную лень, и нелепое, самоубийственное воровство повсеместное, и повальное пьянство - проклиная, однако отнюдь не желая жить как-то еще. Или даже желая и уезжая куда-то совсем, навсегда, по почему- то всегда возвращаясь. Или хотя бы мечтая вернуться.
А впрочем, у большинства героев тужилинских эти проблемы не возникают. Да, да -героев, хотя мастер чаще всего пишет просто пейзаж. Hо, во-первых, пейзаж этот чаще всего заселен такими же невальяжными, непрезентабельными персонажами, как и кособокие по большинству наши жилища (городские ли, сельские, но совсем не такие, что стоят где нибудь на Ривьере), как наш неуютный, неласковый климат. А, во-вторых, что, наверное, главное- этот этот пейзаж увиден глазами реальных , невымышленных соотечественников. Живущих и страдающих здесь и сейчас без всякого пафоса и героизма, а просто по воле судьбы несущих свое родовое, подчас непосильное бремя - быть россиянином.
Это реализм. Выражение боли, растворенной в неотвратимой любви. Сострадание ближнему как восхождение к гармонии. И утверждение гармонии как умеющий язык сострадания.
Реализм… это вовсе не то, на чем ныне «делают имя». Само это слово в сегодняшнем лексиконе художественном почти неприличное. И ведь есть отчего. Этим словом поныне, как неким щитом, прикрывается пошлость, его же используют как упаковку бездарной, бездушной продукции для тех невежд, которым важнее всего чтобы было «точь-в-точь» нарисовано. Это же слово всегда выступало и выступает еще кое-где официальным наименованием всех известных тоталитарных искусств.
Вместе с тем реализм сплошь и рядом преподносится как магистраль. Как аналог широкой и прямолинейной дороги. На которой любому художнику гарантированные и стопроцентная верность великим традициям, и понимание общества - стоит лишь следовать правилам, давно уже ставшими учетными, школьными нормами.
Но ведь это неправда! Реализм - удел избранных. Это вовсе не сумма каких-либо правил, не внешние признаки - это особенный способ мыслить чувствовать и выражать это в творчестве. Это судьба. Как правило, из самых трудных и неблагодарных в искусстве. Однако из тех, что даются лишь людям, которые чаще всего остаются в истории. Их просто не может быть много, они просто не могут быть оценены в узких граница «магистральных» широких потоков. И известность для них - не реклама, но проходящая исподволь и поименно, поединично признание.
А еще реализм - это как барометр. Если время рождает хотя бы одного иди двух реалистов в подлитом смысле этого слова, значит, оно, как и прежде, открыто для постижения искусством, значит, искусство во всех своих формах имеет свое оправдание. И ленно эта жизнеспособность искусства вообще, возможно, и стала тем главным и сразу понятным, что открывалось на маленькой выставке, которая тихо и незаметно прошла в октябре.
Непонятно другое: как сумел этот автор, о котором по-прежнему, кроме работ и фамилии, ничего не известно, написать, например, то осеннее желтое, поразительно русское поле, где неведомым способом, без единой детали и вопреки всяким правилам отразились едва ли не все наши боли сегодняшние?
ссылка: https://portal-kultura.ru/upload/iblock/948/1997.11.06.pdf?ysclid=lh28jnewla505227704
